Мьянмарцы: отношение к деньгамАвтор текста: dragon_naga, источник: http://dragon-naga.livejournal.com/36699.htmlКогда человек давно живет в какой-то стране – он неизбежно перестает удивляться тому, чему удивляются в этой стране вновь приехавшие. Вот я, например, давно привык к довольно своеобразному отношению мьянманцев к деньгам. Меня не удивляет, что тюки денег в Мьянме перевозят в обычных драных джутовых мешках в кузовах грузовичков-скотовозок с навесом. И в лучшем случае их охраняет какой-нибудь инвалид, вооруженный рогаткой – да и следит он скорее за тем, чтобы мешок сам не вывалился из кузова на повороте, или его не сильно мочило дождем. Из дыр в мешках торчат углы тюков с деньгами, машина среди другого транспорта останавливается на светофорах – но никто не подскакивает к кузову, не выхватывает мешок и не бежит с ним наутек – хотя, в общем-то, нуждающихся в деньгах людей в Мьянме очень много.
Потом эти мешки привозят в какой-нибудь мьянманский банк и сваливают в операционный зал (по внешнему виду операционный зал мьянманского банка – это помещение с кассами пригородных поездов на вокзале какого-нибудь некрупного российского провинциального городка). И лежат эти драные мешки с торчащими из них деньгами под ногами у клиентов в ожидании, что их заберут и унесут за стойку.
Много раз я бывал в мьянманских обменниках – тех самых конторах, откуда на улицу с пачками кьят выходят на работу менялы. Есть несколько таких точек в мусульманских кварталах рядом с пагодой Суле. Что меня всегда поражает – так это абсолютная доступность денег для окружающих. Как правило, деньги (причем, не только кьяты, но и доллары с батами) стоят тюками вдоль стен, а вокруг слоняется масса народу. Как правило, это обычные помещения со старым рассохшимся полом и обшарпанными стенами в подтеках. В лучшем случае они запираются на какую-нибудь щеколду с несерьезным замочком. Но обычно они стоят открытые для всех желающих. Сюда прибегают уличные менялы, а также те клиенты, которые не хотят связываться с уличным обменом (или вип-клиенты с крупными суммами). Все вокруг знают, что в этом помещении штабелями в несколько рядов лежат деньги – но никто не врывается сюда с оружием и не требует их отдать.
Рядом, на чердаке старого колониального жилого дома, по средневековой технологии компания «Ба Тан» (названная по имени отца-основателя, этнического мьянманского китайца, до сих пор крепко держащего этот бизнес в руках) чистит золото для всех желающих. Клиенты приносят самородки и бесформенные слитки, а дело У Ба Тана – двести их до чистоты 9995, сформировать из них слитки с фирменным оттиском и снабдить сертификатом. Работы идут на старом закопченном чердаке – там горят очаги типа нарисованного на холсте в каморке папы Карло, где в каких-то круглых глиняных комках плавится золото. Любой российский пожарный в ужасе схватился бы за голову от такого зрелища.
Живописность картине придается, однако, не только средневековой технологией. Вдоль всей производственной цепочки находятся люди, которые ведут себя так, как им заблагорассудится. Вход на чердак свободный, дверь всегда открыта, и никакой охраны нет. Здесь находятся клиенты, которым интересно посмотреть, как чистится принесенное ими золото – они, как правило, сидят на корточках около очагов и смотрят на процесс. Есть знакомые работников аффинажного производства, пришедшие поболтать с ними «за жизнь», а заодно пообедать в такой живописной обстановке (для этой цели приносятся «тамин-чжи» - жестяные ланч-боксы, а для того, чтобы можно было сидеть на грязном полу, У Ба Тан выдает желающим кусочки старого пластика). А рядом – плавится золото, чуть поодаль специальный сотрудник опускает еще теплые слитки в воду, измеряя их объем, а потом взвешивает на специальных весах и складирует в ячейки этажерки, у которой даже нет дверей. Некоторые слитки клиенты забирают сразу, некоторые лежат на полке и ждут своих владельцев. И никто с воплями «это ограбление!» не хватает с полки золотые слитки и не убегает с ними в неизвестном направлении.
Другая картина. Однажды я помогал израильским ювелирам в их шопинг-туре в Янгоне. Жили они в отеле «Седона», и по договоренности несколько мьянманских владельцев ювелирного бизнеса привозили свои камни туда. В числе визитеров были две дамы – владелицы крупных янгонских ювелирных бутиков. Они приехали в «Седону» на автомобиле, и в номере выложили из дамского ридикюля на одеяло привезенные ими камни. Потом мы пошли их провожать, они спокойно сели в машину и уехали. Никаких БТРов и машин вооруженного сопровождения рядом не наблюдалось. После этого один из ювелиров сказал мне: «Я не знаю, как к этому относиться, но десять минут назад у меня на одеяле лежало как минимум полмиллиона долларов. И они спокойно пошли с этим богатством в номер к незнакомым людям, которые вполне могли тюкнуть их по голове, вывесить табличку «не беспокоить» и поехать с камнями в аэропорт».
Те, кто живет в Мьянме, могут привести массу подобных примеров очень своеобразного отношения мьянманцев к чужому богатству. Именно поэтому очень интересно попытаться разобраться в причинах такого отношения.
С одной стороны, здесь отражается национальный характер мьянманца. Мьянманцы – гордый народ, и мьянманец скорее попросит, чем украдет. Именно поэтому в Мьянме столь редки кражи (хотя ситуация постепенно меняется не в лучшую сторону, о чем свидетельствуют хотя бы постепенно появляющиеся решетки на окнах нижних этажей богатых домов).
Лично я к этому добавил бы еще и другое. В условиях неизбранной власти мьянманец всегда очень обостренно анализирует свое поведение исходя из буддистских принципов «что такое хорошо и что такое плохо». Неизбранная власть для него – не авторитет (кстати, и избранная не будет авторитетом тоже), он ее, мягко говоря, не любит, и в ее праве решать за него, что хорошо и что плохо, и как-то регулировать его жизнь, он отказывает по определению – в этом живущий при военной диктатуре мьянманец поразительно свободнее, скажем, американца, европейца, или тем более сингапурца и россиянина. Для него наверху нет ограничений, а значит именно ему самому (а не полицейскому на углу) приходится принимать конечное решение о том, какое поведение морально, а какое аморально. И если напиться и подраться – это еще допустимо, то брать чужое – просто нельзя. Именно поэтому толпа, если в автобусе вдруг поймают карманника (случай до сих пор крайне редкий), вытаскивает его наружу и всем автобусом, включая кондукторов и водителя, избивает его до полусмерти, а потом оставляет его валяться в крови и в грязи на обочине – при этом ни у кого даже мысли не возникает передать его полиции.
У тайцев есть (вернее, был до последнего времени – сейчас с этим тоже не все просто) мощный моральный ограничитель – это король, авторитет которого в том числе регулировал и «моральность» поведения тайца. В Мьянме такого авторитета нет (даже популярная в народе До Аун Сан Су Чжи отделена в сознании рядового мьянманца от его бытовых повседневных дел и поступков), и поэтому самый главный моральный ограничитель для мьянманца – это он сам. Тот, кто действует вопреки здравому смыслу или вопреки общим представлениям о морали – повторяет судьбу карманника, пойманного в автобусе.
На это накладывается и специфическое отношение мьянманцев к богатству (опять же, постепенно начинающее меняться, особенно у молодого поколения). Здесь до сих пор нет культуры кичиться своим богатством, демонстрируя публике часы за 100 тысяч долларов. Богатые даже по российским меркам мьянманцы, разъезжающие на машинах, которые тут стоят 300-400 тысяч долларов, ходят при этом в стоптанных тапках, старых юбках и драных майках. Я это вижу очень часто по вечерам, когда сижу в моем любимом ресторанчике для местных «Пвинт Тит Сан», очень популярном в Янгоне хотя бы потому, что это – одно из очень немногих учреждений здешнего общепита, открытое ночью. Судя по одежде публики – это обычные простые люди из тех, кто ходит по янгонским улицам. Но если посмотреть паркинг машин, на которых приехали посетители – то порой он сделал бы честь какому-нибудь из самых гламурных московских ресторанов.
Один из моих друзей, посетивших Мьянму, как-то высказался о том, почему, по его мнению, нынешние очень богатые русские не пойдут делать бизнес в Мьянму – их тут просто не оценят. Не оценят их крутые часы, фирменные шмотки, дорогой автомобиль. А не чувствовать на себе восхищенные и завистливые взгляды публики – это для таких людей означает усомниться в собственном существовании. Да и пальцы крутить перед теми, кого ты не подавил стоимостью своих запонок, как-то проблематично.
При этом я не собираюсь говорить глупости из цикла «мьянманцам не нужны деньги». Естественно, нужны – еще как! Только основная проблема для них состоит в том, что это должны быть свои, а не чужие деньги. Даже если ты заработал эти деньги хитростью – это все равно твои деньги, потому что это была твоя хитрость. А вот если ты полез в чужой карман – то это деньги чужие.
Впрочем, есть еще одна составляющая, которая заставит мьянманца сто раз подумать, прежде чем взять что-то чужое. При всем внешнем раздолбайстве мьянманское общество довольно хорошо просматривается насквозь. Главная причина этого – патриархальный быт, когда каждый мьянманец знает уйму троюродных и четвероюродных родственников, и не только знает, а постоянно с ними поддерживает общение. Именно поэтому у каждого мьянманца на неделе обязательно пара свадеб и пара похорон, на которых он обязан побывать. В свою очередь, эти свадьбы, юбилеи, рождения детей, получение дипломов, приезды родственников из-за границы, годовщины событий, отмечаемые совместно религиозные праздники и, конечно, похороны – также способствуют постоянной коммуникации больших семей. И если вы в Янгоне встретите двух людей и дадите им пообщаться – они (гарантирую процентов на 90!) очень быстро выяснят, по какой линии они находятся в родстве, и найдут кучу общих знакомых. И это в городе с пятимиллионным населением!
В итоге практически любой житель Янгона всегда на виду. И каждый день его жизни может быть реконструирован довольно точно – где он был, что делал, сколько тратил. Если у этого янгонца вдруг завелись деньги – то семья должна знать, откуда ни взялись. Никто на эти деньги не покушается – просто деньги должны быть легитимизированы в семейном сознании. Исходя из этого, если ты не можешь объяснить происхождение появившихся у тебя денег – ты будешь вынужден вести жизнь подпольного миллионера Корейко.
То есть, мьянманец не пойдет на грабеж не только потому, что это противоречит его нравственным устоям. Это просто бессмысленно с любой точки зрения. Причем, семья (в широком понимании этого слова) его «сдаст» без проблем, если вдруг окажется, что он нарушил некие моральные нормы, которые отстаивает большинство. Сдаст, естественно, не государству, а тем, кому он нанес ущерб.
И последний нюанс, поясняющий, почему власть в Мьянме до сих пор эффективно контролирует ситуацию и почему преступления раскрываются очень быстро и неотвратимо. Мьянманцы, несмотря на развитое гражданское сознание (в том специфическом виде, как я это обрисовал), тем не менее, в сущности, довольно инфантильны и очень любят ябедничать. Ребенок в детском саду, жалуясь воспитательнице: «Марь-Иванна, а Вовка украл пряники из шкафа», отнюдь не демонстрирует этим свое уважение этой Марь-Иваны. Марь-Ивана для него – подвернувшееся под руку слепое орудие восстановления некоей общепринятой справедливости в том случае, когда он сам эту справедливость восстановить не может (например, побить Вовку и отобрать у него пряники). И поэтому ребенок-стукач не считает при этом, что он поступает аморально, ибо благая цель оправдывает для него все средства.
В Мьянме идейно ябедничают практически все и на всех. Когда начинаешь об этом постепенно узнавать – размеры массового стукачества просто поражают воображение. И те, кто громче всех кричит о демократии и о своей любви к До Аун Сан Су Чжи, поливая при этом грязью нынешнее правительство – как раз с готовностью, наиболее рьяно в инициативном порядке докладывают этому самому правительству о благонадежности своих друзей и соседей. В том числе и о том, где эти друзья и соседи шляются по ночам, кто у них бывает в гостях, а также насколько по средствам они живут.
Так вот и получается, что хотя мьянманцы и решают свои проблемы с нарушителями морали сами, но в итоге власти обо всем этом прекрасно знают. И в случае если они посчитают целесообразным (например, если пострадает уважаемый человек) - на нарушителя, помимо общественного порицания, будет обрушена репрессивная мощь всего государства. А она может быть обрушена так, что ощутивший ее на себе нарушитель закона еще позавидует избитому карманнику, валяющемуся на обочине дороги.
